Вы здесь
Корабельная сторона
* * *
Я возьму на себя ответственность
И отвечу за все, как есть:
И за волчью в крови наследственность,
И за кротость овечью.
Честь,
Береженную мною смолоду,
Наизнанку не вывернуть;
Отпустить раскольничью бороду,
Застолбить прямоезжий путь
Не пришлось; на пути окольные,
Шароварами шелестя,
Выходить не пристало. «Сколько мне
Лет, Савельич?» — «Еще дитя».
* * *
Эпохи вырожденья очевидец,
Развала современник поневоле,
Ты все еще мечтаешь, как Овидий,
Вернуться в Рим, взойти на Капитолий.
Но алчная волчица не готова
Тебя восстановить в правах гражданства.
Зашло в тупик ораторское слово.
На карте пост-латинского пространства
Ты видишь полустертые названья
(К примеру, «легендарный Севастополь»),
Стоически отмерив расстоянье
Тебе доступным ямбом пятистопным.
* * *
И шатко, и валко. Валуйки.
На юг повернув от Хопра,
Вихляются рельсы, как струйки,
Налево-направо-напра...
Напрасно донецкие степи
Твой взгляд норовят уловить, —
Здесь было бы, право, нелепо
Парням молодым выходить.
Никто не выходит до Крыма,
И прочно стоит на земле
Все то, что проносится мимо, —
Смотри хоть напра..., хоть нале...
Налей мне еще из титана
Сомнительного кипятку, —
Стук ложки о стенку стакана
Я слышать, как ты, не могу.
Как струйки, вихляются рельсы
Налево-направо-напра...
А ветер горячий и резкий
С Изюмского веет бугра.
* * *
Большая Морская — зеленая улица, белая.
Там некогда мне улыбалась история целая.
Я ей улыбался в ответ чересчур идиллически,
С Приморского идучи вверх — на бульвар Исторический.
Уже и не помню — платанами или каштанами
Она шелестела легко над моей головой?
Большая Морская с матросиками белоштанными
Не ведает, что за история вышла со мной.
Я вынес ее, как Вакула в мешке за окраину;
В надежде на большее с меньшим расстаться решил.
Мне не улыбается больше Большая Морская, но
Я сам виноват — уходя, улыбнуться забыл.
* * *
Мне приснился далекий город,
Корабельная сторона,
Старый бакен, что перевернут,
Продырявлен, навек отторгнут,
От родного отвязан дна.
Чуть покачивается лодка.
Стайка чаек на берегу
(Ах, не с птичьего ли полета
Я на это смотрю — и что-то
Силюсь вспомнить — и не могу).
Порт внизу. Горизонт распорот.
А вон там, где ропщет волна, —
Я (не этот, а тот, что молод).
Мне приснился далекий город,
Корабельная сторона.
* * *
Листву сжигаю. Зимний Симеиз,
Соизмеримый разве с мирозданьем
По части пустоты. Дубовый лист
Сворачивается перед закланьем,
Дымится и противится огню.
Я в санатории работником хозчасти
Служил, смеясь, надеясь, что сменю
Хитиновый покров советской власти
На греческий хитон. Всегда, увы,
Прозрение приходит с опозданьем.
Беспламенное тление листвы,
Воспоминанья облагая данью,
Отечеству противопоставляет
Дым, только дым, и больше ничего.
И, кажется, уж роща отряхает
С нагих своих ветвей лишь для того
Последние листы, чтоб я их жег.
Семирамида. Симеиз. Смолистый
Дымок костра от ветки кипариса.
Висячие сады закрыты на замок.
* * *
Солярным мифом Салехарда,
Тяжелым солнцем, темнотой
Ямало-ненецкой, полярной,
Горюче-смазочной, ночной,
Очерчен круг непопулярный,
И всяк, кто за его чертой,
Согреться в будущем не тщится.
А нам, южанам, ночью вдруг
Сиянье северное снится,
Как им, гипербореям, юг.
«О, этот юг!» ...О, этот Диксон!
Щемящая тоска вокруг.
Новосибирск. Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.
Здесь я родился и, гляди-ка,
Живу уже давным-давно.
Мне все здесь близко и знакомо,
Особенно ж/д вокзал.
Литературе, впавшей в кому,
Здесь я любезность оказал...
Бывает, подскочу от крика
Средь ночи: нет — еще живу!
Новосибирск. Хоть имя дико.
Иные ж — дичь по существу.